Я прокричал в ответ, что понял заявление парламентера, и у них есть один час, чтобы построиться на том самом месте, и сложить рядом оружие. После этого мы проведем их через минное поле.

— Гапонов, ты медаль хочешь? — спросил я. — Или даже орден, если повезет.

— Так это, конечно хочу.

— Давай, быстро связь со штабом, особистов сюда, конвой, все дела. Мы принимаем двести семнадцать человек пленных.

Глава 16

Батальон оказался тот еще. Немцы поскребли по сусекам, и набрали всякого обозного мусора, щедро разбавив легкоранеными. Командовать поставили какого-то капитана, который разговаривал цитатами из речей фюрера. Предназначались они в качестве жертвы в предстоящем прорыве. То есть пока эти потянут огонь на себя, на парочку самоубийственных атак их хватит, основные силы в другом месте… Так себе план, конечно, но, видать, тем, кто внутри кольца окружения, делать больше нечего.

Как эти деятели узнали о предстоящем им подвиге, неизвестно, но у них тут же сформировалась группа товарищей, которые сочли, что живым в плену намного лучше, чем мертвым. Возможно, немецкий комбат им прямым текстом заявил, что завтра они как один лягут в землю за великое будущее рейха. Капитана и нескольких унтеров ухайдокали в штабном блиндаже, забросав гранатами. Кто-то сбежал, а остальные двинулись спасаться. И попали на наше минное поле.

Принимать это стадо примчался аж целый заместитель начальника особого отдела. Капитан Великанов. Вот же зараза, я что, должен со всеми Великановыми Волховского фронта встретиться? Из разведки тоже какие-то деятели прибыли. Но эти как раз были деловиты, сосредоточены, и знакомиться не желали.

И все эти товарищи оказались на месте, когда почти половина немцев, желающих поучаствовать в восстановлении советского народного хозяйства, кучей баранов топтались под приглядом группы саперов. На всё готовенькое. А до того я вместе с кандидатом на медаль, или даже орден, лейтенантом Гапоновым, собирали этих гавриков в кучу, принимали у них хорошо смазанный оружейным маслом металлолом в виде стародавних винтовок, заставших войну с Наполеоном, и сортировали их по десяткам. Дробязгин деловито собирал солдатские книжки.

Но наши мудрые командиры в один миг показали, кто тут на самом деле провернул всё. Зольдатенбухи выгребли даже без счета, какой-то майор, судя по внешнему виду, из штабных, затребовал карты минных полей, дал ценное указание к утру расширить их и чуть ли не ленточками огородить. Он что, собрался вводить войска на освободившийся участок? Так если бы бравые разведчики хотя бы додумались спросить, то получили бы ответ, что как раз здесь особо никого и не было. Так, постреливали в течение дня изо всякой мелочевки, не более того. Ладно, сочтем это сложной стратегической задумкой, которую всякие саперы понять не способны. И такое случается.

Оставил я со спокойной душой всю эту свистопляску, да и отправил своих отдыхать. Всё равно углублять проходы и расширять траншеи раньше рассвета смысла нет. Кто бы сказал еще про белые ночи, но у меня тут есть армейское расписание, которое не предусматривает степень освещенности. Было бы и в самом деле надо… Да и немного обида за своих взяла — они старались, всю черновую работу сделали, а награды на грудь планируют повесить себе совсем иные лица. Может, я преувеличиваю что-то? Так не первый день в войсках, кого собираются отметить, у тех фамилии спрашивают. Я-то свое представление напишу, не забуду. И как сделать так, чтобы оно обошло этих борзописцев, тоже знаю, комфронта не на параде раз в жизни видел, и мнение мое он в этом случае игнорировать не будет.

— Петр Николаевич! Товарищ полковник! — услышал я, когда уже отходить начал тихо, не прощаясь ни с кем.

Обернулся. Ну, особый отдел про меня не забывает. Капитан Великанов, который всеми этими товарищами заведует. И что он, претензии предъявлять собрался? Так особист мне не начальник, я перед ним отчет держать не должен. Немцев привел, сами разбирайтесь.

— Слушаю, товарищ капитан госбезопасности, — ответил я.

— Да что вы, товарищ полковник? — будто даже немного обиделся он. Ага, я почти поверил, твой же коллега совсем недавно лучшим другом назывался. Вот и у этого лицо такое простое, взгляд открытый, вот честно, попросит пятерку — одолжу и даже спрашивать не буду, когда вернет. — У меня просьба. Личная, если хотите. Вы же немецкий знаете?

— Немного есть, — осторожно ответил я.

— Да у нас переводчиков двое всего, представляете? Не поможете на фильтрации? Хотя бы раненых обойти. Просто записать, из каких подразделений, где дислоцировались, командир, это вот? Пожалуйста.

— Хорошо. Ваш будет кто?

— Да некого, — развел руками Великанов. — Сами понимаете, время такое.

— Сделаем, Николай Сергеевич. Кстати, лейтенант Великанов из особого отдела четвертой армии — не родня вам?

— Никогда не слышал. А что, есть такой? Фамилия у меня не самая распространенная.

— Был. Погиб недавно при обстреле колонны.

— Ну да, ну да, — покивал особист, даже не пытаясь изобразить скорбь. — Я пойду, извините. А ваших не забудем, Петр Николаевич. Пусть мне кто-нибудь списочек составит, кто, что, я в представление впишу.

Ага, как помощь от меня понадобилась, и про списочек вспомнил. Вот же… нет у меня для них слов хороших, одни плохие остались.

Большинство были легкоранеными. Ну да, кто же еще попрет в последний бой? Но кто-то затяжелел, и потому нескольких таких немцы тащили на носилках. Но помирать не бросили, молодцы. Правда, кто и когда их у нас лечить будет, не знаю. Не моя забота, и то хорошо.

Дробязгин далеко убежать не успел, и теперь терпеливо работал писарем. Для этого дела я даже снял и отдал ему свой планшет, откуда достал и бумагу с карандашом. А что поделаешь? Писчебумажного магазина рядом не нашлось.

Занятие, конечно, было нудным и немного бестолковым. Один черт их всех перемешают, и тогда станет неважно, кого где ранили, и как звали командира. Да и к завтрашнему вечеру все сведения просто устареют, и толку от них будет чуть. Вернее, даже сегодня.

Так что мы сидели, немцы из одной кучки подходили, отвечали на вопросы, и шли к другой кучке. Всё чинно и благородно, что подкреплялось конвоем, торчащим чуть поодаль, но всё же на виду.

В итоге осталось пять человек носилочных. И мы с ординарцем пошли к ним. Двое и вовсе разговаривать не стали, потому что лежали уже в беспамятстве. А трое — так себе. Один и вовсе контуженный какой-то, его всё тошнило, и он мучился от головокружения и головной боли, о чем не очень внятно сообщал окружающим. А так как блевать ему было нечем, то я и счел болезного неопасным. И оставил напоследок. Будет он делу венец.

Впрочем, всю правду о себе он сообщил. Писарь из пятьсот шестого полка двести девяносто первой дивизии, ефрейтор Отто Шварце. Похоже, все у них там были пруссаки, и этот тоже тянул звук «У», будто находил в этом особое удовольствие. Первым делом бумагомарака затребовал воды, а то у него во рту пересохло. Я перевел просьбу ординарцу, и тот с явной неохотой дал немчику попить из своей фляги, при этом стараясь не касаться горлышком губ пленного. И тут на нас посыпались ценные разведданные. Вернее, на меня, потому что Ваня по-немецки понимал три с половиной слова. Комдив Курт Херцог, генерал от артиллерии, покидает эти негостеприимные места сегодня вечерком. Намечен вывод в районе деревни Дрожки. Есть хоть такая, интересно? А то контузия в смеси с прусским акцентом и умением выговаривать местные названия могут привести желающих встретиться с настоящим генералом в Архангельскую область. Или в Узбекистан.

Следующий глоток воды — простой, набранной в ручейке, слегка мутноватой от торфа, фонтан ценных сведений только усилил. Мне Отто рассказал и о точном месте встречи, и об источнике — земляке писарчука, родом из тех же Мазурских болот. Что-то пытался про любимую жену вставить, или еще какую родню, но это уже совсем невнятно и малопонятно. Жаль, конечно, дружок нашего соловья погиб при артобстреле, а Шварце вот только контузило.